«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий

В день отъезда я загулялся и прибежал в гостиницу, когда до отправления поезда оставались считанные минуты. Я схватил чемодан и спрашиваю швейцара как мне мигом добраться до вокзала. Он говорит: «В любую машину за десятку». Выскакиваю из вестибюля и у подъезда со словами: «За 10 минут до вокзала», прыгаю в открытую машину на задние сидения. Машина помчалась. Я даже не садился, а стоял, держась за плечо водителя. Когда наша сторона улицы оказалась занятой машиной и трамваем, он выехал на трамвайные пути встречного движения и успел до встречного трамвая обогнать наш и выехать на свою сторону улицы. При подъезде к вокзалу, шофер не оборачиваясь, спросил: «Какой поезд?», «Батуми». Он, проезжая вдоль станции, крикнул носильщикам: «Батуми»; носильщики откликнулись, и машина остановилась у нужного подъезда, я отдал десятку и побежал. Носильщики со словами: «Быстрей, быстрей», назвали номер перрона. Успел.

Общий вагон был набит до отказа, а надо было обязательно выспаться, т. к. в Батуми поезд приходит в первой половине дня. Я забрался на третью узенькую боковую полку, но сразу заснуть не сумел. Хотелось пить. В вагоне стоял бачок с питьевой водой, к которому была привязана кружка. Бачок стоял не далеко от меня. Когда я спустился, молодые люди у бачка стали кружку передавать друг другу, демонстрируя передо мною очередь. Я молча постоял, наблюдая их с интересом, а потом дружелюбно говорю: «Может, дадите напиться…», в ответ шутливое, демонстративно-вежливое: «Ах, пожалуйста».

Утром сквозь окно вагона посмотрел на Аджарские субтропики и с вокзала отправился в порт. Запомнились дома – квартиры, двери в которые без крыльца открываются прямо на улицу, и составляют с ней как бы одно пространство. Некоторые двери открыты, в дверях сидит женщина занимается каким-то рукоделием, обменивается приветствиями и новостями со знакомыми прохожими. Батумские улицы полная противоположность таким же южным Ташкентским улицам, где дома и жизнь отгорожены от улицы сплошным высоким глиняным забором.

В морском порту у причала стоит большущий теплоход «Россия». Билетов или нет, или они дорогие – уж не помню. Сижу на причальной (швартовой) чугунной тумбе. На пирсе появилась группа юношей моего возраста, остановились недалеко от меня и разговаривают, явно не заботясь о билетах. Я поинтересовался, как они собираются достать билеты, или они у них уже есть? Я, мол, все попробовал. Они ответили, что они курсанты Одесского Высшего мореходного училища, а на «России» проходят практику. «У меня там брат учится – Бич Валентин». «О, так пошли с нами». Так я оказался в матросском кубрике, где помещались курсанты, и доплыл с ними до Туапсе, недалеко от которого был наш дом отдыха.

В Сочи пришли под вечер. Ночью большие теплоходы стояли в портах, говорят, опасаясь мин. Бывалые курсанты повели нас в известное им кафе, где мы пили «Кванч Хара» (в точности написания не уверен), а затем стояли на набережной, курили, «по матроски» сквозь зубы сплевывали и «трепались», отмечая, как знатоки: «Вот, где матросня соберется, все заплюют».

На теплоходе вытащили из кубрика матрасы и улеглись на рабочей палубе среди лебедок. Черная южная ночь, но корабль ярко освещен. Я захотел пить. Увидел «здоровенный» дюйма на два кран, подставил рот и открыл его. В меня хлынула соленая морская вода – это был пожарный кран. Ничего, все нормально, но мне этого было мало. Я подошел к, закрепленному на палубе турнику, подтянулся, потом раскачался и, уж не знаю, что я хотел еще сделать, похоже красиво спрыгнуть, а руки я отпустил в такой момент, что на крепкую деревянную палубу я шлепнулся всей спиной. К счастью зрителей не было – все спали. И я смиренно пошел спать и больше уж не бродил.

Вот читаю сейчас давно написанное, и задумался: что же считать свободой?

В далекие времена сталинской деспотии я на стипендию, полученную за лето, ездил по Кавказу, останавливался в гостиницах, обедал в столовых, но мог состоять только в одной партии – других партий не было – и должен был соблюдать нравственность.

Нынешний студент может быть членом любой из сотен партий, заниматься мужеложством, и не только не стесняться этой своей ущербности, а похваляться ею, но должен недели копить, чтобы на стипендию пообедать, годы копить, чтобы переночевать в гостинице. Стипендии ему хватит, чтобы доехать только до окраины Москвы.

Дом отдыха расположен на прекрасном галечном пляже в устье ущелья, где был родник, снабжающий нас водой. Недалеко был «золотой», т. е. песчаный пляж, но большинство удовлетворялось своим галечным. В доме отдыха, кроме институтских, отдыхали еще и мелкие служащие министерства образования. Лыжи мне здесь заменяло море. После завтрака я бросался в воду и не касался дна до обеда (не совсем так, но близко к этому). У берега плавали утки нырки. Они не взлетали при моем приближении, а ныряли и я по два-три часа гонялся за ними, пытаясь под какую-либо поднырнуть и поймать, но безуспешно.

Два раза ходил с товарищем по горам, выходя на берег далеко от нашего дома отдыха, и возвращаясь берегом. После обеда сон, а после полдника обычные для домов отдыха озорства, танцы и развлечения. Была у дома отдыха лошадь для хозяйственных нужд. Однажды вечером мы решили ее завести в палатку физорга, а лошадь шутки не поняла и сама туда входить не хотела. Мы всей гурьбой стараемся ее в палатку затолкнуть, и обнаруживаем, что вместе с нами ее толкает физорг. Дело кончилось общим хохотом.

Виктор Владимирович, отдыхающий вместе с нами, организовал нашими силами два выступления. Одно в нашем доме отдыха, а другое в соседнем. Он поставил в лицах несколько анекдотов – хохот стоял гомерический.

Дом отдыха организовал экскурсию к дольмену. За нами пришел небольшой морской катер, на борт которого пограничник сажал по списку, заранее направленному на погранзаставу.

Плавание на катере тоже было интересным; мы бурно реагировали на ныряющих под идущий катер дельфинов. Высадились на пляже дома отдыха Совета Министров, видно, среднего звена, потому что никаких ограничений по продвижению по нему не было. Загорали на этом пляже нагишом; мужчины и женщины как бы отдельно. Группы располагались метрах в пятидесяти друг от друга. Мы идем к дольмену через женский пляж, а женщины лежат, стоят, и смотрят на нас без тени смущения. Нет, я их не осуждаю, на мой взгляд, они молодцы. Ведь мы с ними никогда больше не встретимся, а для нас они в этой ситуации, были как прекрасная живопись в залах художественной галереи, но в то время это было необычным. Смелым.

И так, учеба кончилась, пошел период отчета – написание диплома. Наш диплом принципиально отличался от обычных институтских. Да, формально мы должны были начертить сборочный чертеж (у меня тепловозный двигатель) и какую-то деталь с проставлением размеров. Это была обязаловка для инженерного института. Сил и времени, по сравнению с самим дипломом, это чертежи много не отнимали, а при защите ни одного слова, ни от меня, ни от комиссии по этим чертежам сказано не было.

Формально руководитель диплома должен был со студентом составить план и расписать в нем этапы и сроки их выполнения, но о каком плане могла идти речь, если ни мы, ни руководитель не знали, что у нас получится. У нас были исследовательские работы. Может, они были элементарны, может быть, выводы в результате исследования были ошибочны, но это, все же, были сочинения. Сочинения на заданную тему, при отсутствии прототипа.

Институт нас к этому подготовил. Все курсы нам были прочитаны в усиленном варианте. Нам показали арсенал инженерной науки, показали, что в нем есть и дали понять, что любую задачу, поставленную практикой, можно решить с той или иной степенью точности. Обучение в нашей группе укрепило во мне бесценное детское качество – всегда задаваться вопросом – почему?

Учителям нравились догадки. Членкору Ахиезеру понравилось, что,